 |
|
|
Снова в Москве, 1944-1958.
Снова в Москве, 1944-1958.
Они все вернулись в Москву в 1944-м, получили комнату в трёхкомнатной квартире с крошечной общей кухней и единственным туалетом. В этой комнате поселились 6 (шесть!) человек: Дора и Семён, Боря, Гарик, Даша и бабушка Полина Марковна, мама Доры и Даши. В две другие комнаты поселили ещё две семьи.
В комнате разместились две кровати: на одной укладывались Дора и Семён, на другой спали бабушка и Даша. Был ещё короткий – чуть больше метра в длину –
диванчик, на нём укладывали спать Гарика с Борей. Боре 4 года, Гарику – 6. Вскоре оба подросли и на диванчике уже не помещались. Гарик укладывался на ночь на стульях, составленных вместе.
Центром жизни был большой обеденный стол. Не только на время обеда. Единственное место в комнате для игры детей – на полу под столом. Когда мальчики пошли в школу, за тем же столом готовили уроки. Если же случалось приехавшему гостю заночевать у Подольских, стол превращали в спальное место.
Дора устроилась на работу учительницей русского языка и литературы в техникуме при авиационном заводе. Жизнь как будто входила в мирную колею. Жизнь нелёгкая, с вечной заботой – чем кормить детей и взрослых, во что одеть. Мальчишки росли, а покупать детскую одежду было дорого, да и не достать.
Родственники иногда приносили подарки для Гарика. Родственников было много у Доры – вся семья Дворецких, двоюродные братья и сёстры и их дети. В Хойниках не осталось после войны никого. В основном расселились в Москве и в Ленинграде. Некоторые занимали довольно высокие должности в торговле, могли «доставать» то, чего не найти на прилавках советских магазинов. Это так и называлось: «достать из-под прилавка». Пирожные, конфеты, сыр, дорогая колбаса – всё это было недоступно для семьи учителей. На праздники и дни рождения Дора пекла свои знаменитые пирожки, конечно. Но даже муку и масло для пирожков надо было «доставать». В московских магазинах выстраивались огромной длины очереди, когда становилось известно, что «на прилавок выбросили» муку, сахар, масло…
- На рынке всё это продавалось по совершенно недоступным для нас ценам – рассказывала Дора. – Родственники, те, что работали в торговле или на пищевых предприятиях, иногда выручали. К праздникам и на дни рождения приносили подарки: пакет с мукой, сыр, конфеты. Но ещё большей проблемой была одежда для детей: её было не достать никак. Если родственники приносили для Гарика рубашки, даже костюмчики, это был праздник. Гарик – сирота, все родственники старались помогать чем могли.
Гарику нравилось носить новую одежду, но был он мальчишка живой, подвижный и озорной, одежда на нём «горела». Чинить приходилось часто, а когда вырастал из своих одёжек, бабушка перешивала их для Борьки.
Борька, совсем тощий, в заплатанной выгоревшей одежде, выглядел оборвышем. К счастью, сам Борька этого не замечал. Он к одежде и своему внешнему виду был равнодушен с детства.
|
Гарик и Боря, Москва, 1944 г.
|
Но окружение замечало всё. Однажды Дору, возвращавшуюся домой после работы, во дворе остановила женщина из соседнего подъезда:
- Скажите, это правда, что вы взяли к себе в семью сироту?
- Правда.
- Женщина, как же вы можете?! Ребёнок такой тощий, оборванный!
В это время из дома выскочили – маме навстречу – Гарик и Боря.
Тут Дора спросила у соседки:
- Как вы думаете, кто из них приёмный?
- Конечно, вот тот маленький!
- Так это – мой... – сказала Дора и, не оглядываясь, пошла навстречу детям.
Когда спустя тридцать лет Дора Борисовна рассказывала мне эту сцену, впервые в жизни я услышала в её голосе сдерживаемые слёзы. Вообще-то она на такие темы не говорила никогда и, насколько я знаю, ни с кем.
А маленького Борьку интересовало совсем другое:
«В тринадцать лет от бывшего маминого профессора Айзика Израилевича Зарецкого, крупного специалиста по языку идиш, я получил в подарок только что вышедший учебник китайского языка, за изучение которого с удовольствием взялся и даже научился читать некоторые тексты. На все карманные деньги я покупал то грамматику корейского языка, то самоучитель монгольского...»Спасением были летние каникулы: снимали дачу под Москвой, и вся семья отдыхала там два месяца. Это было счастье, и Даше судьба улыбнулась там: Абрам Танхович Зятицкий, зубной врач, познакомился с ней на даче, в 1947-м они поженились. У него была восьмиметровая комната в коммунальной квартире в центре Москвы, и Даша перешла к нему.Остались в комнате пятеро. За стенкой – семья с тремя детьми постарше, то- есть тоже пятеро. Так жило огромное – пять миллионов – население Москвы. Всё как у всех. Сквозь тонкие стенки в квартире слышно каждое слово, поэтому говорить надо поменьше. Отношения с соседями старались сохранить на уровне вежливости, что было непросто: соседка не скрывала своей ненависти к евреям. Потом узнали Подольские, что сожитель её был военный прокурор Московского округа…
Дора и Семён говорили между собой по-русски, преподавали в русских школах (других, не-русских школ в Москве и не было), много читали по-русски, знали и любили русскую литературу и поэзию, многое знали наизусть. Родным языком для Бори и Гарика стал русский.
Однако в семье были книги по истории евреев, идишская литература. А главное – сохранялся живой интерес к еврейству, к еврейской культуре. Дора и Семён ходили в Еврейский театр, выписывали журнал и газету на идиш, к ним приходили в дом друзья и родственники евреи, и еврейская тема была важной в их жизни. Больная тема: неприязнь окружающих к евреям, а часто ненависть проявлялась всё сильнее – на улице, в школе, со стороны начальства.
Правда, ученики относились к Доре Борисовне с большим уважением. Её уроки были всегда хорошо продуманы и интересны. В 1948-м она ушла из техникума в вечернюю школу рабочей молодёжи – там учились люди взрослые, ей с ними было интереснее и легче, чем с детьми. Заводской рабочий, инвалид, вернувшийся с фронта, двадцатилетняя вдова с ребёнком – Дора находила общий язык с каждым учеником. Не только учила языку и литературе – учила думать, анализировать, понимать. Среди советских учителей литературы такой подход был большой редкостью. Сохранилось письмо её учениц с 1949-го года:
«Вы дали возможность нам самостоятельно и индивидуально высказывать свои мысли, лишь только мудро, как лоцман, направляя течение наших мыслей по правильному руслу. Благодарим.»
В своей семье Дора пыталась обучить детей каким-то начаткам еврейской грамоты – без большого успеха по недостатку времени и места для занятий. Гарик к этим занятиям интереса не проявил, да и Боря тогда дальше алфавита не двинулся. Позднее Семён стал обучать Бориса основам иврита, пользуясь бабушкиным молитвенником в качестве учебного пособия. И хотя эти занятия казались делом нормальным, появилось смутное ощущение опасности. О том, чтобы зайти в синагогу и, тем более, праздновать Хануку или Пурим, даже подумать было нельзя: кто-нибудь донесёт, что учитель, работающий в московской школе, связан с религией – выбросят с работы тут же. И без того соседка за стеной кричала не раз:
- Я не допущу, чтобы евреи обучали наших детей!
А вскоре еврейский язык оказался фактически вне закона. Собственно говоря, иврит объявили «реакционным» и «буржуазным» ещё в начале двадцатых годов, и на этом основании запретили книги, учебники, периодику на иврите. Теперь дошла очередь и до идиша. Закрыли в течение 1946-8-го года все еврейские издательства, редакции газет и журналов, еврейские театры.
Дора уже не могла скрывать от самой себя страшную реальность: да, фашистское чудовище разгромлено, но в «социалистическом отечестве» творились преступления не менее чудовищные. Повальные аресты среди еврейских писателей, поэтов, художников перестали быть секретом. Она знала многих из исчезнувших. Говорили об этом шепотом, оглядываясь: за одни разговоры могли выгнать с работы, а то и посадить в тюрьму. Но Дора замечала не только это:
- Понимать я начала в 1947 году, по сочинениям моих учеников, что намечается крутой поворот к великодержавному шовинизму. Если раньше родина писалась с маленькой буквы, и считалось даже предосудительным писать иначе, говорить о русском патриотизме, то с 1947 года слово родина стало писаться с большой буквы. Начались «великий русский народ», и «русская красавица», и «русский характер». Я тогда подумала, что если есть «великий» народ, то должен быть и «малый». А малый – это, конечно, еврейский.
Откровенно антисемитские нападки проявились в самом начале войны. Не только на улице, но и на местах работы, и – это было страшнее всего – в армии. Уже шла Великая Отечественная, на оккупированных немцами территориях вовсю крутились жернова Холокоста, но советское правительство ничего не сделало для спасения евреев. Официальная пропаганда хранила глухое молчание о поголовном убийстве евреев. Спасшихся от расстрела неохотно принимали в партизанские отряды, а то и расстреливали как "шпионов". В 1943 году, после победы под Сталинградом, началась массовая кампания по устранению евреев из фронтовых редакций, многих учреждений, Большого театра, Консерватории, киностудий...».
Об этом рассказывали фронтовики-евреи, те, кому повезло вернуться живыми. Рассказывали вполголоса, с тяжкой обидой и недоумением. Но понимать причины не умел почти никто. Дора – понимала:
- Я тогда же задала себе вопрос: чем удержать большой советский народ (большой! Великим он никогда не был!), когда экономика страшнейшая? Раньше, до войны, говорили, что на Западе рабочие умирают с голоду, а у нас вот какие достижения! Но наши люди побывали за границей и увидели, как там жили рабочие и крестьяне. Не только голода там не знали, но и жили гораздо сытнее и богаче, чем граждане Страны Советов. Значит, надо народ чем-то другим удержать.
- Я думаю, Сталин, быть может, не так плохо разбирался в истории России, – говорила Дора Борисовна. – Восстание декабристов произошло через 10 лет после того, как русские войска побывали в Париже, повидали свободную жизнь. Те же причины, приведшие к восстанию декабристов, могли привести к мятежам и в СССР. А как известно, антисемитизм всегда служил руслом, по которому направлялось недовольство масс. Ничего лучше шовинизма Сталин не нашёл…
Принять эту логику было нелегко: для этого нужно было навсегда зачеркнуть всё, во что верила в молодости. Но окружающая жизнь разбивала иллюзии юности беспощадно. Детей в московских дворах избивали старшие дети с криком «жид». Гарик был постарше, посильнее, научился отбиваться, а Борьку били каждый день. Московские дворы давно превратились в бандитско-воровские гнёзда, и выжить в них еврейским детям было нелегко. А у родителей выбора не было: чтобы заработать просто на хлеб для семьи, приходилось работать по 16-18 часов в день, шесть дней в неделю, и ещё выходной день прихватывать. В лучшем случае, успевали вечером проверить школьные уроки детей. Весь день после школы двор правил детской жизнью. Двор был царством антисемитов.
Антисемитизм набирал силу с каждым днём.
Евреям бросали в лицо – в трамвае, на улице:
- Жиды в Ташкенте воевали!
- Жалко, Гитлер вас не добил...
Будущее выглядело беспросветно мрачным. Волосы Доры, густые, вьющиеся крупными локонами, когда-то черной шапкой украшавшие голову, стали белыми за тот год. Ей было 37 лет.
Только через десять лет Дора взялась за перо. Но то, что она решилась написать в 1956, она начала понимать намного раньше:
«Особое отношение к евреям как к народу стало заметно уже во время Второй Мировой войны. В 1942 году начальник Политуправления Красной армии Щербаков издал секретный приказ: «Евреев – на передовую линию огня».Об этом приказе евреи узнали позже, но испытали его на себе сразу же. Было задержано много награждений орденами и званиями Героя Советского Союза.
Подольский Семён Моисеевич был ранен под Сталинградом, остался после ранения в строю, был за это представлен к ордену «Красная Звезда», как полагалось, но не получил его. Знакомый был представлен к званию Героя Советского Союза, как это полагалось за выполнение определённого задания, но получил только орден Ленина.»1
|
Борис Цыбулевский, 1945г.
|
Знакомый – это Борис Цыбулевский, мой двоюродный брат, боевой лётчик. Его трижды представляли к званию Героя, но так и не дали.
А дальше становилось ещё хуже. Из статей, написанных Дорой в 1956:
«В 1945-м году мне пришлось беседовать по одному делу с поэтом Ициком Фефером, членом Еврейского Антифашистского комитета.
Хотя он видел меня впервые, Фефер говорил очень откровенно и рассказал, что когда они с Михоэлсом вернулись из Америки, их принял Молотов и от имени Сталина сообщил: «Мы еврейский вопрос в СССР решим так, как никто никогда нигде его не решал.»
Больше с Фефером мне говорить не довелось, но и теперь он стоит перед моими глазами, торопится уходить, держится за дверь и всё говорит и рассказывает...
Как же решили еврейский вопрос в СССР ?
Сначала убили председателя Еврейского Антифашистского комитета, затем закрыли комитет, убили его членов, закрыли еврейское издательство, театр, газету «Эйникайт», а работников отправили в тюрьмы и концлагеря... Выгоняли евреев из учреждений научных, партийных, советских, из ВУЗов и редакций... С 1946г. постепенно начали вытеснять евреев из учреждений, имеющих важное значение, из партийного, советского, военного аппарата.»Дора подчеркивала ещё одно характерное явление:«Евреи боялись обсуждать между собой эту напасть: боялись «патриотов», доносов. Многие были убеждены, что убитые деятели еврейской культуры... действительно виновны в уголовных преступлениях и идеологических ошибках, которые им приписывались в ругательных статьях, и они осуждены правильно. Широкие еврейские массы не воспринимали эти преследования как наступление на весь еврейский народ.»2 А в 1948-м убили Михоэлса. После этого власти уже не стеснялись: началась откровенная травля евреев, едва прикрытая фиговым листком ярлыка «космополиты без языка и без родины».Однако родина евреев именно тогда, в ноябре 1947 года, вдруг дала о себе знать: ООН приняла решение о создании государства Израиль, и Советский Союз проголосовал за! Зажёгся огонёк надежды: может быть, когда-нибудь можно будет избавиться от тяжких объятий «братского великого русского народа» и уехать в государство евреев? Нет, «советская действительность» не оставляла места для такой надежды.
Страшный 1952 год остался в памяти навсегда: в Москве были расстреляны лучшие еврейские писатели, поэты, артисты.
“Мы знали, что они погибли, даже дату знали: 12-ое августа 1952 года, – писала Дора в одной из своих статей в 1957 годy. – Профессора Нусинова я хорошо знала, как прекрасного лектора по литературе, еврейской и западной. Он читал у нас лекции…Его глаза, умные, блестящие, неотступно стояли передо мной, молили и требовали: Это не должно повториться!
Я видела, как русский нацизм наступает на евреев, одновременно лишив наш народ его интеллигенции: общественных деятелей, писателей. Будто чёрное облако опустилось над еврейским народом.”3Когда в 1952 году Борю перевели в другую школу, мальчишки в классе в первый же день решили избить «жидёнка» – просто так, для развлечения. Вступился Юра Бутман, мальчик из хорошей еврейской семьи, – тогда, в том пятом классе, он считался едва ли не самым сильным и умел драться. Юра и Боря стали ходить вместе из школы и подружились. Эта дружба сохранилась на много лет. Ощущение вражды и ненависти, исходившее от окружения, заставляло евреев – и детей, и взрослых – сбиваться в группки и компании чисто еврейские.
Вот и Лилианна Лунгина сказала:
«Я не понимала, какой я национальности... Но когда начались преследования – это ведь железным образом возникает, когда тебя бьют. Когда я увидела, что быть евреем как бы стыдно, я стала говорить, что я еврейка, потому что иначе было унизительно.»4
В январе 1953 года началось «дело врачей», в газетах и на радио покатились рассказы об «убийцах в белых халатах», и имена их были еврейскими. Готовились погромы, это было ясно. Многие в те дни пытались обращаться к Эренбургу, Кагановичу и другим прославленным еврейским деятелям, но ответа не получали.
«Может быть, тогда советские евреи осознали, – писала Дора, – что произошло с нашим народом: у него сняли голову.»
Но пришёл март 1953 года. Пятого марта объявили, что умер Сталин.
Смерть Сталина в доме у Подольских не обсуждали. Горевать тут было не о чем, считала Дора, хуже, чем сейчас, вряд ли будет. Однако среди друзей и родственников распространялся страх: вот теперь начнутся погромы...
1 Dora_KustanovichA.doc, из рукописи, стр.2 – (оригиналы рукописных статей Доры Кустанович хранятся в архиве Center for Research and Documentation of East European Jewry, The Hebtew University, Jerusalem, Fond 1098).
2 там же, стр. 4
3 DoraReview71, из рукописи, стр. 6
4 Олег Дорман, «Подстрочник. Жизнь Лилианы Лунгиной», Москва,2010, стр. 213
Перепечатка, переиздание или публикация материалов этого раздела в любом виде без разрешения администрации сайта запрещены.
|
|
