 |
|
|
Суд в Днепропетровске и мой диплом.
Суд в Днепропетровске и мой диплом
Суд над моим отцом Иосифом Камень состоялся раньше, ещё в июле 1958. Хотя суд был «открытый», в зал пустили только членов семьи. Иосифа обвиняли в «хранении антисоветской литературы». Никакого «распространения» следователям найти не удалось. Он твёрдо стоял на том, что никому ничего не давал. Прицепить к хранению слова «с использованием национальных предрассудков» было несколько нескладно, хотя прокурор на этом настаивал и поэтому требовал 7 лет лагерей. Тут адвокат наш, возможно, помог: за «хранение» дали максимум, но по первой части статьи, т.е. 3 года.
Прокурор, конечно, опротестовал приговор, и Верховный суд Украины, приняв прокурорскую формулировку, дал максимум по второй части, т.е. 7 лет с конфискацией имущества.
Ещё до суда, 4-го июня, я защитила диплом в Металлургическом институте. Я думаю, это было чудом, свершившимся назло подлецам из КГБ.
Собственно, дату защиты мне назначили на 20-е июня ещё до арестов, в марте. Тогда же мы, дипломники, получили назначения на работу. Мне досталась должность мастера на прокатно-трубном заводе в Сталинграде.
Но после ареста моего отца (целая вечность прошла с тех пор!) меня ещё несколько раз вызывали на допросы, сопровождаемые разными угрозами, и первым делом следователь мне заявил:
- Диплом не получишь! Мы уже сообщили в институт.
«Ну и пусть, – думала я, – если не посадят, то и без диплома обойдусь, а посадят – так уж всё равно пропадать…»
Допросы были главным образом связаны с Борисом Подольским. От меня требовали подтвердить, что он занимался «сионистской пропагандой». Я же попрежнему стояла на том, что таких разговоров вообще не было.
Заниматься дипломной работой не хотелось, но брат Эрик сказал:
- Доделывай. Если не дадут – чёрт с ними, но если сможешь получить – с дипломом легче, чем без него.
Я согласилась, что он прав. Начало мая, до защиты полтора месяца, сделана половина дипломной работы. Я уже не была так замороженно-спокойна, как в первые дни. Чертить не могла совсем – руки дрожали. Когда я появилась в чертёжном зале института, ко мне подошел Толик, комсорг группы, русский парень:
- Лида, я ни о чём не спрашиваю, скажи только, чем можно помочь.
Значит, ему уже сообщили.
- В КГБ сказали, что меня не допустят к защите, – говорю тихо, стараясь унять дрожь.
- На какое число назначена защита? Двадцатое? – подумав минуту, сказал:
- Готовься на 4-е июня, это первый день защиты.
- Я не успею.
- Есть расчёт и общий вид? Давай сюда. И не волнуйся, к 4-му всё будет.
- Спасибо.
Он, не отвечая, забрал мою тетрадь с расчётом, чертёж общего вида и ушёл.
3-го июня меня вызвали на допрос – последний, сказали, что дело завтра передают в суд. И опять подтвердили, теперь уже как факт:
- К защите диплома не допустим.
На утро 4-го июня я пришла в институт, в зал, где в 10 утра открывали защиту дипломных работ. Директор интститута и все наши профессора сидят за столом, накрытым красной скатертью. Меня увидел профессор Цехнович, вышел из-за стола, подошёл, наклонился:
- Вы защищаетесь четвёртой, после Вадима Ивченко – сказал негромко и отошёл к кому-то другому.
Вдруг меня охватил панический страх: я не думала, что моя защита – сегодня, я совсем не готова. Ничего не помню, даже не знаю, где мои чертежи и расчёт… Выхожу в коридор, и тут ко мне подходит Толик, протягивает мне мою тетрадь. Беру и чувствую, что моя рука дрожит.
- А чертёж? – спрашиваю.
- Чертежи мы развесим на стене, когда тебя вызовут. И ушёл в толпу дипломников, их собралось в первый день сотни две.
Что было дальше, я помню смутно. Кто-то втолкнул меня в зал, я увидела на стене свой чертёж, рядом несколько детальных чертежей. Коленки мои дрожали. Что я говорила, на какие вопросы отвечала – не помню. Услышала:
- Спасибо, вы свободны, – и выползла в коридор, держась за стенку.
За мной вышел профессор Цехнович:
- Идите сейчас же в приёмную директора, вам дадут справку, что вы защитили диплом. Берите справку и уходите домой.
Я даже спасибо не сказала. Дрожь прошла, я помчалась в приёмную директора. Справка была уже готова и подписана!
В июле, сразу после суда, я пришла в секретариат института. Мне вручили диплом и бумагу с направлением на работу. Через неделю я уехала в Сталинград.
Мама осталась одна в квартире. В августе ей сообщили письмом, что Верховный суд Украины принял формулировку прокурора и дал максимальный срок по второй части, т.е. 7 лет с конфискацией имущества. На следующий день ввалилась к маме в квартиру целая команда гебистов «описывать имущество». Интересовало их только наше пианино – старое немецкое, с мягким и чистым звуком, не то что советские дребезжалки.
Но мама уже связалась с адвокатом, он подал апелляцию в Верховный суд, поэтому конфискацию остановили. Однако, через день пришел комендант института и потребовал немедленно освободить квартиру, принадлежащую институту. Через три дня маму выселили, при этом все вещи, включая пианино, выбросили из квартиры прямо на улицу. К вечеру приехал брат Эрик, с помощью родственников перевёз вещи в хибарку, которую ему удалось снять на рабочей окраине Днепропетровска, на Чечеловке. Там мама и поселилась.
Пересмотра решения Киевского суда удалось добиться только через год, в августе 1959-го, после утверждения приговора Подольских, когда мой отец уже был в лагере в Мордовии. Верховный суд СССР вернул первоначальное решение – 3 года по первой части статьи.
Мой отец сказал: «И на том спасибо.» И добавил на идиш: «Фун а хазер – а hор!» т.е. «от свиньи – хоть щетину». Пианино осталось у мамы.
Всё это происходило уже без меня. Маме помогали братья: Эрик приезжал из Днепродзержинска, а Борис – из Новочеркасска. Я жила в Сталинграде.
Перепечатка, переиздание или публикация материалов этого раздела в любом виде без разрешения администрации сайта запрещены.
|
|
