 |
|
|
Начало.
ВСТУПЛЕНИЕ
Дора Борисовна Кустанович – личность исключительная даже среди тех, кто активно помогал проломить «железный занавес» и привести к исходу евреев из Советского Союза.
Я решилась написать о ней потому, что понимала: если я не напишу, то никто не напишет. Всё написанное здесь взято из её личного архива, опубликованных работ и рассказов её друзей, а также из моих собственных воспоминаний о том, в чём я была свидетелем и\или соучастником.
Приношу глубокую благодарность Баруху Подольскому, Ирине Вербловской, Ирине Емельяновой, Владимиру Мельникову, Итте Хорол, Юрию Меклеру, Давиду Мазуру за участие в написании этой повести.Лида Камень.
ДОРА БОРИСОВНА
КУСТАНОВИЧ – ПОДОЛЬСКАЯ
и другие
документальная повесть
|
Дора Кустанович , Москва, 1950г.
|
1. НАЧАЛО
Первая встреча
Вкуснее всего оказались пирожки. С хрустящей корочкой, начинённые капустой или картошкой,– такие пекла только Дора Борисовна.
Стол, растянутый во всю длину комнаты, покрывали тарелки с традиционной еврейской едой: форшмак из селёдки, печёночный паштет, неизменный винегрет в большой миске и обязательная «гефилте фиш» –фаршированная рыба. Гости – человек пятнадцать, чисто еврейская компания – сидели тесно, говорили и ели с большим азартом и удовольствием.
Дело было в Москве 18 февраля 1956 года. Праздновали 50-й день рождения Семёна Моисеевича Подольского и 16-летие его сына, Борика Подольского. Бориком звала мама, Дора Борисовна, отец звал сына «Борух». А для всех остальных – Боря, Борька, Боренька. Тощий, как щепка, чёрная шапка курчавых волос над высоким лбом, синие глаза блестят любопытством.
Сегодня эта шапка волос бела как снег, но глаза всё так же блестят любопытством. Зовут его сегодня – Барух Подольский, хотя для старых друзей он остался Боря. Его-то, Борика, преподнесла Дора своему мужу как раз на день рождения в 1940-м.
Но вернёмся к столу двух именинников в 1956 год.
Всю вкуснятину, разумеется, приготовила (адский труд в те времена!) Дора Борисовна – жена Семёна и мама Бори. Она и правила всем застольем: подавала, угощала и – запевала. Маленького роста, кругленькая, энергичная, в очках с очень толстыми стёклами. Не командовала, а предлагала еврейской вопросительной интонацией, слегка картавя, и компания охотно ей подчинялась.
Сразу после «за здоровье именинников лехаим!» запела Дора Борисовна на идиш «Ломир алэ инэйнэм» – «Давайте мы все вместе...». Голосом несильным и невысоким, но приятного тембра, повела мелодию очень точно. Все подхватили дружно – чувствовалось, что еврейские песни здесь в обычае. Говорили все по-русски, но то и дело проскакивали в речи еврейские словечки и обороты, и певучая еврейская интонация воспринималась как естественная.
К 11 часам ночи гости стали прощаться: поезда метро ходят только до полуночи, надо успеть добраться домой. А меня оставили ночевать у Подольских.
Когда все ушли, Дора Борисовна очень быстро всё убрала со стола в кухню (коммунальную, надо заметить: в двух других комнатах квартиры жили две другие семьи). Оба именинника старательно помогали. Всё тот же стол сдвинули к стенке, постелили на стол два одеяла, накрыли простыней – постель для меня.
На утро, позавтракав богатыми остатками вчерашнего застолья, пошли Семён Моисеевич и Боря показывать мне Москву.
Я попала в Москву впервые, и принимали меня поочерёдно многочисленные наши родственники. Семён Подольский был не только родственник, но и близкий друг моих родителей, и жена его Дора Борисовна – тоже. Дома у нас рассказывали о них немало, но встретилась я с этим семейством в первый раз тогда, вечером 18 февраля 1956 года, на двойном дне рождения.
В тот утренний поход по Москве главным рассказчиком стал Семён Моисеевич, и его экскурсы в историю русскую и – между делом, к слову – еврейскую, поразили меня интереснейшими подробностями. К вечеру он устал и передал эстафету сыну своему Борису.
Всю неделю 16-летний уже Борис Подольский водил меня по Москве, по Третьяковке, по Музею Изобразительных искусств, и очень интересно мне было слушать его рассказы. Он увлекался среди прочего языком эсперанто, подарил мне только что вышедшую брошюру с грамматикой эсперанто и крошечным словарём. Потом, вернувшись домой в Днепропетровск, недели через две я получила от него письмо, написанное им на языке эсперанто, и так мы стали переписываться – на эсперанто. Но это – потом. А пока что я всю неделю проводила у московских родственников.
Вечером разговор в семье Подольских неизменно возвращался к еврейским проблемам: куда поступать Боре – куда принимают и не принимают евреев, какую специальность выбрать, чтобы еврея взяли на работу. Поговорить здесь любили все. Меньше всех говорила Дора, но всегда точными словами определяла суть вопроса. Это меня поражало: я не встречала ещё людей, так чётко понимавших происходящее вокруг – кроме моего отца. Но он-то всегда был человеком исключительным.
О том, что Подольские уже были связаны с посольством Израиля, я тогда не знала.
Быстро закончились мои зимние каникулы, и я уехала домой.
В том же 1956 году, окончив среднюю школу в 16 лет, Борис Подольский поступил в Институт Восточных Языков при Московском Университете.
Мы жили в Днепропетровске. Я училась в Металлургическом институте, а мой отец, доцент в Транспортном институте, заканчивал свою докторскую диссертацию. Его официальным руководителем был профессор Московского Энергетического института. Поэтому отец раза два в год бывал в Москве. И не упускал возможности встретиться с Семёном и Дорой: друзей, с которыми можно поговорить откровенно, считанные единицы. Особенно, если говорить о еврейской культуре и советской власти.
Три года прошли после смерти Сталина («наш советский Пурим», – говорил мой отец), а еврейская тема оставалась запретной. С Подольскими же обсуждать не только можно, но и интересно: оба много читали, знали еврейскую и русскую историю и литературу, умели мыслить и – большая редкость в те времена – понимали, что происходит вокруг.
А происходило много страшного. У Доры к этому времени уже сомнений не оставалось – власть планомерно и целенаправленно уничтожала еврейскую культуру и еврейский народ. В течение 1948-1953 годов в Советском Союзе успели уничтожить физически большинство еврейских писателей, артистов, художников, историков. В том числе – немало знакомых и друзей Доры. Она отчётливо понимала: «дело врачей» готовилось как прелюдия к массовому уничтожению всего еврейского народа. Смерть Сталина затормозила этот страшный процесс, - только затормозила.
Но для Доры еврейская культура была неотъемлемой частью души, без которой и жизнь не мила. Дора выросла в еврейской семье, идиш был для неё родным языком.
Перепечатка, переиздание или публикация материалов этого раздела в любом виде без разрешения администрации сайта запрещены.
|
|
